Доброе слово и кошке приятно

 Сижу читаю ленту. И слышу, как монотонно, противно мявкает кто-то из котиков. Рыжий и Брунгильда спят в коробке рядом. Томочка - в лежанке в соседней комнате. Значит, либо Нюшка, либо Букашка. И как-то приглушенно мякает. Первая мысль - опять кто-то из них тихой сапой заскочил в комнату г-на К., а теперь, ясен пень, не может выйти. Пришлось встать, выйти в коридор, включить свет... Нет, мякает дальше, не у г-на К. Все6 так же заунывно, противно и монотонно. Иду дальше, на кухню. И как только включила свет там, Кошка Букашка мгновенно замолчала, горрдо вздернула хвост, торжественным маршем подошла ко мне и остановилась, требуя похвалы и оставив под столом жестоко убиенного мыша.
То есть эта кошычка этим своим заунывным мявом звала меня на кухню, чтобы продемонстрировать свою добычу. ИНтересно, если бы я не пришла еще минут пять, она бы все так же мявкала?:))

3

 Сегодня папа рассказывал, как грабили его бабушку и мать. В самом первом посте его мемуаров я писала, что их было четыре сестры Никаноровны - Татьяна, Анна, Елизавета и Александра. Елизавета была родной бабушкой моего папы, но он ее никогда в жизни не видел (за подробностями можно сходить в первый пост). Его маму, незаконнорожденную дочь Елизаветы, воспитывала Анна Никаноровна, бывшая сначала замужем за богатым речным пароходчиком из Нижнего Новгорода. Но однажды тот счел, что жена его публично оскорбила, и выставил ее прочь. Она вместе с маленькой Таней уехала в Казань, к сестре Татьяне Никаноровне, у которой семейная жизнь тоже не задалась. Она, оперная певица, вышла замуж за богатого казанского купца Родионова, но его семья "певичку" не приняла, поэтому он купил ей дом и отселил ее туда, поддерживая материально. Вот в этот дом Анна Никаноровна и приехала, там они и жили. Мой папа со своим братом считали и называли бабушкой Анну Никаноровну. И поскольку мужья у обеих сестер были не бедные, то у них водились какие-то средства и драгоценности. 
Татьяна Никаноровна умерла еще до революции. Анну с воспитанницей (моей бабушкой) раскулачили, оставив им от всего дома две крохотные комнатушки, в которых до шестого класса жила и я. И вот, примерно в 18-19 году, когда Татьяна уже работала на железной дороге, утром к ним в дом ввалились трое вооруженных людей и, угрожая наганами, потребовали у "буржуек" выдать им все золото и бриллианты. Видимо, стукнул кто-то из соседей, мол, тут живет бывшая владелица этого дома, богатая барыня. Устроили настоящий шмон, выгребли все, что сумели найти, приказали в течение полчаса не высовывать нос из дома и ушли. Татьяна прилично опоздала на работу, а в те времена это каралось очень жестоко, вплоть до расстрела. Когда она, зареванная, все же пришла, начальник набросился на нее, обещая все кары мира, но услышав, что с ней случилось, всполошился, сказал, что это натуральные грабители, и отправил ее в железнодорожный ЧК писать заявление. Она честно отсидела там очередь, открыла дверь в нужный кабинет и увидела там одного из троих утренних грабителей. Быстро захлопнув дверь, она помчалась обратно и больше про этот случай никому даже не заикалась, постаравшись забыть об украденных драгоценностях. 
Но чекисты-грабители отыскали не все, кое-что Анна Никаноровна хранила отдельно в жестяной коробке из-под печенья, а впоследствии показывала внукам, моему папе и его брату, и рассказывала им ту историю.
А потом жестянка с драгоценностями куда-то исчезла, и братья не вспоминали о ней очень долго. Уже и отец их умер, и мама, а младший брат, мой дядя Коля, собрался жениться. Перед свадьбой они с моим папой приводили в порядок дяди Колину комнату, папа встал на табуретку, чтобы протереть люстру, и увидел на ней, за бортиком, какой-то сверток. Вытащил - и они с братом обнаружили там пропавшие драгоценности Анны Никаноровны - два колечка, медальон с двумя фотографиями неизвестно кого и три золотые монеты. Бросили жребий и честно поделили драгоценности. Одно из колечек и сейчас носит моя двоюродная сестра, а второе досталось моей родной сестре.

Вот такая была история.

И еще он мельком рассказал мне, что хранилось в чулане в сенях нашей старой квартиры. Больше всего он жалеет о стаканах тяжелого дореволюционного хрусталя, самых разных по размеру, начиная от трехсотграммовых и заканчивая поллитровыми. В эти стаканы они с братом, "два молодых болвана", как выразился папа, ничтоже сумняшеся наливали кипяток, и все они раньше или позже полопались. Еще, говорит, было много посуды, вероятно, фарфоровой, но она вся побилась, потому что им даже в голову не приходило обращаться с ней осторожно. Из всей посуды у папы остался только серебряный подстаканник (сколько себя помню, он всегда пил чай из него) с надписью И.П.М. 1899 г. Надо полагать, это был подарок его деду. Подстаканник с хрустальным стаканом лежал в синей бархатной коробке. Стакан давно разбился, а подстаканник жив до сих пор.
И еще там были две дореволюционные иконы. Одна из них, в серебряном окладе, до сих пор находится у папы, причем то, что оклад серебряный, он выяснил только году в 1982, когда уже женился на своей второй, горячо любимой жене, и смог эту икону вытащить и повесить. А вторая, насколько он понимает теперь, была в окладе золотом, но они с братом Николаем тогда об этом даже не задумались, и Николай просто отдал эту икону старику-соседу, "пусть молится". Вместе с иконами лежало старинное Евангелие, его они тоже отдали, но тут хоть, что называется, по назначению - бывшему священнику, которому на тот момент пришлось работать сторожем, спасибо, что хоть не посадили. Он пришел к ним домой, и папа отчетливо помнит, как он поклонился, двумя руками благоговейно принял Евангелие и поцеловал его. Ну, хоть кого-то реально осчастливили, и слава Богу:) 

А про ломберный столик я его сегодня спросила. Он сказал, что столик как раз забрали с собой на новую квартиру, когда переезжали туда в 1967 году. Но места ему не нашлось, столик "временно" выставили на балкон, где он и сгнил в конце концов. Блин, жалко всего этого просто до слез!